foxword в Говард Филлипс Лавкрафт и Японская эротическая гравюраА может быть древние греки относились к своим богам так,
Моя любовь к Говарду Филлипсу Лавкрафту то стихает, то вновь накрывает меня с головой.
То, что он сделал (вслед за Мишелем Ульбеком, первым прописавшим этот тезис в книге "Лавкрафт против человечества"), я отношу к области чистой поэзии (к Духу Поэзии как таковой).
Его фантазия даже не инфернальна, она внечеловечна. Потому так сложно экранизировать не сюжет, а язык, атмосферу этого автора: кинематограф расчитывает на публику, а книга говорит с каждым индивидуально. Необходим внутренний стыд, смешанный с восхищением, в восприятии этого автора, что в традиционный фильм ужасов не уместить. Внешне пуританский Лавкрафт жаждет запретных удовольствий, соединённых с отвращением и потерей рассудка, грезит о том, что человеку 20 века не свойственно и недоступно даже в самых смелых фантазиях.
Однако, за каждой человеческой выдумкой стоит опыт предыдущих поколений. На пустом месте ничего не произрастает.
И мне всегда казалось, что за образами бога-осьминога Ктулху и подводного народа из Инсмута стоит вполне конкретный фольклор.
Вот только какой?
В Европе искать, ясное дело, бесполезно. Но я был потрясён, когда любовь к Лавкрафту, пересеклась с моей любовью к японскому художнику Кацусика Хокусаю, создателю "100 видов Фудзи". Среди обширного пейзажного и бытописательского творчества Хокусая (воспетого питерскими "Митьками") существует подраздел, именуемый в Европе, "Занавешенными картинками", когда для самой Японии ничего занавешенного в данном жанре нет.
Самая знаменитая гравюра Хокусая на тему любовной игры между осьминогом и девушкой. В сообществе "Old Erotic Art" приводится перевод каллиграфии, служащей фоном. Язык "Мифов Ктулху" очень даже напоминает: "Зуу, Зуу, Зуу, Зуу, Хич-Хич, Гуча-Гуча, дзюцу, Чу, чу, Чу, чу, ГУУ, ГУУ, Зуу, Зуу..." (Это то, что непереводимо, прочее - опустим).
В современной Японии осьминог - устоявшийся эротический символ. Предложение отобедать осьминогом - предложение человеку совершить соитие с подателем сего блюда. То, как ты съедаешь этого зверя, означает твой ответ: берёшь палочками - да, разрываешь руками - нет. Отказаться от блюда или сказать что-либо вслух в такой ситуации - страшнейшее оскорбление, недостойное культурного человека.
Изначально же изображение осьминога пришло из жанра изображения девушек-ныряльщиц за жемчугом и прочими "дарами моря" (в русском искусстве обнажённое тело также часто подаётся как образ купальщицы, взять даже любимую мной Зинаиду Серебрякову, о ней будет отдельное изыскание). Так вот, гибель ныряльщиц связывалась с тем, что их себе забирал бог-осьминог. В ту пору осьминог был символом затаённого страха, неведомой грядущей беды (и до сих пор кое-где остаётся). Но изображения подводной борьбы девушек с нападающими осьминогами плавно перетекло в то, что иногда называют "Сон жены рыбака".
Не стану заниматься реврайтингом на тему японского эротического юмора и поведения осьминогов на суше (достаточно ввести слова "девушка и осьминог", чтобы прочитать множество культурных изысканий из области кулинарии и прочих телесных удовольствий), вернусь к Лавкрафту.
Говард Филлипс как "белая кость" Новой Англии был человеком крайне нетолерантным и неполиткорректным. На раннем этапе творчества он даже симпатизировал идеям Адольфа Гитлера, пока не встретил единственную любовь своей жизни, по иронии судьбы конечно же еврейского происхождения. При этом его нелюбовь к Востоку не исчезла, а приняла новую форму. Из чистого отрицания и превращения в своих рассказах всех "понаехавших" в Америку "грязнокровок" в антропоморфных и не очень антропоморфных монстров, он стал рассуждать о более близких контактах людей (уже не только саксонцев, но людей как таковых) с чужаками из потусторонних миров. И думаю, что именно жанр "Tentacle erotica", активно присутствующий в иммигрантских кварталах, в которых Лавкрафту приходилось достаточно часто бывать, и повлиял на появление "подводного народа".
Мелодрамы, любовной страсти, романтики у Лавкрафта в книгах не встретить, но дети рождаются, некие чувства между полами проскакивают... Но сексуальное у Лавкрафта всегда связано с влагой, темнотой, холодом, немотой, оторопью... То воодушевление, которое испытывают его герои, прикасаясь к Тайне, явно сексуального характера, герои именно "отдаются" вторжению в их размеренную жизнь Неведомого.
Секс и смерть (близость к гибели) у Лавкрафта - синонимы. Они - путь к Неведомому. И Неведомое лежит за границами человеческой логики, а значит традиционных нравственности и морали.
Разум для Лавкрафта бессмертен, он внетелесен, тело же - только временное ненадёжное и несовершенное пристанище, смущающее разум, мешающее ясному постижению мира, сковывающее широту взглядов. Разум вполне способен сменить оболочку на техническое вместилище или обменяться телами с существами, живущими вне границ доступных нам времён и пространств. Подобный разум способен беспристрастно наблюдать как гибель мира вокруг него, так и гибель своего прежнего тела. Более того - восхищаться красотой этой гибели.
Малопубликуемый и практически непризнанный при жизни Г.Ф. Лавкрафт стал одним из главных символов искусства 20 века.
Девушка-осьминог теперь уже для европейского наблюдателя связана не с Японией, а с Лавкрафтом и "Мифами Ктулху".
Кадры из фильма "Дагон": суженная зовом крови главному герою невеста - явно ребёнок грешной любви между женщиной и осьминогом.
Она же - жрица культа Ктулху.
Приведу взятый наобум ряд аналогичных картинок:
Егор Зайцев. Костюм девушки-осьминога.
"Котята на цепочках, мужья на крючках" (с) Б.Г.
Вариант "Русалочки".
Музыкальное граффити.
Лёгкая коррекция древнегреческих мифов о сиренах.
Образ девушки-осьминога в современном комиксе.
Тема подводной Беатриче.
Современная японская живопись.
Дизайн мебели.
И несколько фотографий на десерт:
Ничего возбуждающего моё тело, я в этих изображениях не вижу. Но моё сознание само представление об осьминогах лихорадит достаточно давно.
Однажды очарованный Г.Ф.Л., я получил в наследство бескрайние плантации самых различных кошмаров и вожделений. Признание их - хрупкий мост над теми безднами, что таит наше Подсознательное.
Моя любовь к Говарду Филлипсу Лавкрафту то стихает, то вновь накрывает меня с головой.
То, что он сделал (вслед за Мишелем Ульбеком, первым прописавшим этот тезис в книге "Лавкрафт против человечества"), я отношу к области чистой поэзии (к Духу Поэзии как таковой).
Его фантазия даже не инфернальна, она внечеловечна. Потому так сложно экранизировать не сюжет, а язык, атмосферу этого автора: кинематограф расчитывает на публику, а книга говорит с каждым индивидуально. Необходим внутренний стыд, смешанный с восхищением, в восприятии этого автора, что в традиционный фильм ужасов не уместить. Внешне пуританский Лавкрафт жаждет запретных удовольствий, соединённых с отвращением и потерей рассудка, грезит о том, что человеку 20 века не свойственно и недоступно даже в самых смелых фантазиях.
Однако, за каждой человеческой выдумкой стоит опыт предыдущих поколений. На пустом месте ничего не произрастает.
И мне всегда казалось, что за образами бога-осьминога Ктулху и подводного народа из Инсмута стоит вполне конкретный фольклор.
Вот только какой?
В Европе искать, ясное дело, бесполезно. Но я был потрясён, когда любовь к Лавкрафту, пересеклась с моей любовью к японскому художнику Кацусика Хокусаю, создателю "100 видов Фудзи". Среди обширного пейзажного и бытописательского творчества Хокусая (воспетого питерскими "Митьками") существует подраздел, именуемый в Европе, "Занавешенными картинками", когда для самой Японии ничего занавешенного в данном жанре нет.
Самая знаменитая гравюра Хокусая на тему любовной игры между осьминогом и девушкой. В сообществе "Old Erotic Art" приводится перевод каллиграфии, служащей фоном. Язык "Мифов Ктулху" очень даже напоминает: "Зуу, Зуу, Зуу, Зуу, Хич-Хич, Гуча-Гуча, дзюцу, Чу, чу, Чу, чу, ГУУ, ГУУ, Зуу, Зуу..." (Это то, что непереводимо, прочее - опустим).
В современной Японии осьминог - устоявшийся эротический символ. Предложение отобедать осьминогом - предложение человеку совершить соитие с подателем сего блюда. То, как ты съедаешь этого зверя, означает твой ответ: берёшь палочками - да, разрываешь руками - нет. Отказаться от блюда или сказать что-либо вслух в такой ситуации - страшнейшее оскорбление, недостойное культурного человека.
Изначально же изображение осьминога пришло из жанра изображения девушек-ныряльщиц за жемчугом и прочими "дарами моря" (в русском искусстве обнажённое тело также часто подаётся как образ купальщицы, взять даже любимую мной Зинаиду Серебрякову, о ней будет отдельное изыскание). Так вот, гибель ныряльщиц связывалась с тем, что их себе забирал бог-осьминог. В ту пору осьминог был символом затаённого страха, неведомой грядущей беды (и до сих пор кое-где остаётся). Но изображения подводной борьбы девушек с нападающими осьминогами плавно перетекло в то, что иногда называют "Сон жены рыбака".
Не стану заниматься реврайтингом на тему японского эротического юмора и поведения осьминогов на суше (достаточно ввести слова "девушка и осьминог", чтобы прочитать множество культурных изысканий из области кулинарии и прочих телесных удовольствий), вернусь к Лавкрафту.
Говард Филлипс как "белая кость" Новой Англии был человеком крайне нетолерантным и неполиткорректным. На раннем этапе творчества он даже симпатизировал идеям Адольфа Гитлера, пока не встретил единственную любовь своей жизни, по иронии судьбы конечно же еврейского происхождения. При этом его нелюбовь к Востоку не исчезла, а приняла новую форму. Из чистого отрицания и превращения в своих рассказах всех "понаехавших" в Америку "грязнокровок" в антропоморфных и не очень антропоморфных монстров, он стал рассуждать о более близких контактах людей (уже не только саксонцев, но людей как таковых) с чужаками из потусторонних миров. И думаю, что именно жанр "Tentacle erotica", активно присутствующий в иммигрантских кварталах, в которых Лавкрафту приходилось достаточно часто бывать, и повлиял на появление "подводного народа".
Мелодрамы, любовной страсти, романтики у Лавкрафта в книгах не встретить, но дети рождаются, некие чувства между полами проскакивают... Но сексуальное у Лавкрафта всегда связано с влагой, темнотой, холодом, немотой, оторопью... То воодушевление, которое испытывают его герои, прикасаясь к Тайне, явно сексуального характера, герои именно "отдаются" вторжению в их размеренную жизнь Неведомого.
Секс и смерть (близость к гибели) у Лавкрафта - синонимы. Они - путь к Неведомому. И Неведомое лежит за границами человеческой логики, а значит традиционных нравственности и морали.
Разум для Лавкрафта бессмертен, он внетелесен, тело же - только временное ненадёжное и несовершенное пристанище, смущающее разум, мешающее ясному постижению мира, сковывающее широту взглядов. Разум вполне способен сменить оболочку на техническое вместилище или обменяться телами с существами, живущими вне границ доступных нам времён и пространств. Подобный разум способен беспристрастно наблюдать как гибель мира вокруг него, так и гибель своего прежнего тела. Более того - восхищаться красотой этой гибели.
Малопубликуемый и практически непризнанный при жизни Г.Ф. Лавкрафт стал одним из главных символов искусства 20 века.
Девушка-осьминог теперь уже для европейского наблюдателя связана не с Японией, а с Лавкрафтом и "Мифами Ктулху".
Кадры из фильма "Дагон": суженная зовом крови главному герою невеста - явно ребёнок грешной любви между женщиной и осьминогом.
Она же - жрица культа Ктулху.
Приведу взятый наобум ряд аналогичных картинок:
Егор Зайцев. Костюм девушки-осьминога.
"Котята на цепочках, мужья на крючках" (с) Б.Г.
Вариант "Русалочки".
Музыкальное граффити.
Лёгкая коррекция древнегреческих мифов о сиренах.
Образ девушки-осьминога в современном комиксе.
Тема подводной Беатриче.
Современная японская живопись.
Дизайн мебели.
И несколько фотографий на десерт:
Ничего возбуждающего моё тело, я в этих изображениях не вижу. Но моё сознание само представление об осьминогах лихорадит достаточно давно.
Однажды очарованный Г.Ф.Л., я получил в наследство бескрайние плантации самых различных кошмаров и вожделений. Признание их - хрупкий мост над теми безднами, что таит наше Подсознательное.
